. Шутки о науке

В среде физиков иногда можно услышать сомнительную историю о тосте, провозглашенном в честь открытия электрона Д.Д. Томсоном в 1897 году его коллегами из Кембриджского Университета: «За электрон: пусть он никогда никому не пригодится!» Математики-теоретики предположительно рассказывают похожую шутку о своей профессии.

Почему празднование бесполезности знаний принято считать остроумным? Я стал свидетелем подобного отношения космолога, когда несколько лет назад принял участие в радио-шоу: ведущий отметил, что у его исследования «фактически нет никакого практического применения», на что тот быстро ответил: «Да, и я этим горжусь».

Все эти шутки, кажется, опираются на одно и то же предположение: каждый думает, что знания, особенно научные знания, должны быть полезными. Поэтому смешно хвастаться, что твой собственный разряд знаний, будь это экспериментальная физика, математика или космология, является бесполезным.

Но шутка не была бы смешной, если бы одновременно с этим не было другого широко разделяемого предположения о том, что научные знания представляют из себя ценность, независимо от какого-либо практического применения. В конце концов, было бы не смешно, если бы благотворительная организация, которая оказывает помощь голодающим, праздновала бы свою собственную безрезультатность; практическая ценность в этом случае была бы первостепенной, потому что это было бы единственной реальной причиной для существования благотворительной организации.

Так что, хотя потенциальная полезность является причиной, по которой правительства выделяют такое количество средств на научные исследования, люди на самом деле ждут от науки большего. На основе этого представления у науки также есть весьма другая, более высокая цель: понимание мира природы.

Эйнштейн, возможно, привлек внимание президента США Франклина Рузвельта к возможности создания ядерного оружия, но его в основном помнят за его глубокие идеи о природе вселенной. Более современные научные гуру, например, Карл Саган и Стивен Хокинг, представили общественности похожее изображение. С этой точки зрения наука заключается в философии природы — инициативе, которая стремится приобрести глубокое понимание мира независимо от того, можно ли применить эти знания.

Шутки также передают определенную тревогу об очевидных противоречиях, которые они раскрывают. В этом случае тревога вытекает из фундаментальной неуверенности по поводу того, какое из двух лиц науки, философия природы или практика, представляет ее истинный характер. Неужели наука действительно заключается в понимании мира, притом что практика является чем-то вроде случайных дополнительных результатов? Или она на самом деле заключается в том, чтобы обеспечить использование мира природы человеком, притом что философия природы объясняет чуть больше, чем язык, почему определенные методы являются эффективными?

В девятнадцатом веке появились знакомые термины «чистая» и «прикладная» наука, как способ примирить эти альтернативные понимания. Чистая наука, как предполагает название, представлена как «реальная вещь», незапятнанная практическими соображениями и укоренившаяся в эмпирических и теоретических исследованиях природы, проведенных должным образом. Прикладная наука использует знания, предоставленные чистой наукой, и приводит их в действие.

Но эта простая картина мало похожа на сложности реальной научной деятельности: если бы прикладная наука была ничем иным, как приложением результатов чистой науки, то не было бы никакой необходимости в отделах «научных исследований и разработок» на промышленных предприятиях или в научно-исследовательских лабораториях в химических или электронных компаниях. Инструментальные достижения науки зависели бы исключительно от отходов, падающих со стола чистого ученого.

Фактически, два лица науки гораздо более тесно переплетены — не так, как лица, а скорее как два компонента хорошо размешанной смеси. «Правда и практичность», — писал Франсис Бекон, английский философ и государственный деятель начала семнадцатого века, «это одно и то же». Другими словами, правда верований о мире гарантируется только способностью этих верований быть преобразованными в действия, которые производят практические результаты, нужные людям.

То, что мы понимаем как практику науки для Бекона было ничем иным, как другой стороной научной монеты. Там, где поэт Джон Китс написал, что «Красота есть правда, правда — красота», Бейкон, возможно, сказал бы: «Практичность есть правда, правда — практичность» — при условии, что мы понимаем «практичность» в очень широком смысле.

Но Бейкону мы тоже не верим. Как и Бейкон, мы ценим полезность, потому что она, кажется, внушает доверие утверждениям, которые делает наука о природе мира — наука верна, потому что она работает. Но в то же время мы не позволим свести науку к практической полезности, потому что это разрушит ее интеллектуальный статус, а также интеллектуальный статус самих ученых, и помешает науке давать объяснения. Так что, наука должна сохранить свое требование быть также и философией природы.

Иногда мы думаем, что наука — это философия природы, а иногда мы считаем, что наука — это практика. Но фактически она одновременно является и тем и другим, ни «чистой», ни «прикладной». Если бы мы могли это признать, то мы бы не шутили об этом.

Питер Диар — профессор истории и исследований науки и техники в Университете Корнелла.
Перевод: Ирина Сащенкова
Авторское право: Project Syndicate, 2009.
Права на печать: издательство Тертеряна, русскоязычные СМИ — Мюнхен, Аугсбург, Нюрнберг, Берлин и вся Германия

Последние публикации рубрики «Новости и политика»:



Актуальная информация по телефонным тарифам, мобильной связи и интернету:

Метки:

Loading

События «Германия Плюс»